«Где на рогах волы качали степное солнце чумака...»

«Где на рогах волы качали степное солнце чумака...»

Украина в жизни и творчестве Арсения Тарковского

Нельзя… выучить иностранный язык, не зная языка родного, нельзя стать гражданином мира, не будучи гражданином той или иной страны, нации, нельзя хоть в какой-то степени понять и узнать человечество, не зная, что такое человек не только в сегодняшнем, но и во всем том, что мы называем происхождением.

Сергей Залыгин

***

За скупыми строчками энциклопедий и справочников едва ли проступает то, чем живет и болеет душа творца. Жизнь, сквозь нее пропущенная, оседает на страницах его книг и — с их помощью — переходит из времени во Время. Его называют то беспощадным, то удивительным, то смутным, то судьбоносным. Оно определяет приливы и отливы Истории. Оно возвышает и предает забвению, излечивает и убивает, пророчит и повелевает. Когда же время, история становятся душой большой поэзии, голос поэта достигает редкой лирической высоты и силы.

Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост —
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.
Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.

Или:

Сказать по правде, мы — уста пространства
И времени, но прячется в стихах
Кощеевой считалки постоянство.
Всему свой срок: живет в пещере страх,
В созвучье — допотопное шаманство.

И, может быть, семь тысяч лет пройдет,
Пока поэт, как жрец, благоговейно
Коперника в стихах перепоет,
А там, глядишь, дойдет и до Эйнштейна.

Это голос великолепного художника слова, поэта, естественно продолжившего традицию «серебряного века», Арсения Александровича Тарковского. Весь духовный опыт его долгой и сложной жизни был посвящен осмыслению и преодолению противоречий между вечным и временным, между смертностью и бессмертием, между душой и телом. Он мучительно-остро и, в то же время, художественно-проникновенно размышлял над загадкой жизни, над местом человека в природе, над смыслом, целью и значением его жизни.

Голос поэта Тарковского равен голосу Тарковского-человека. Каждый шаг, каждый период его творчества оправдан и подкреплен страданиями, муками и радостями его жизненного поиска и устремления. Свой крест Арсений Тарковский нес скромно и благородно. Это неоднократно подчеркивают в своих воспоминаниях о поэте друзья и близкие — все, кто знал А. А. Тарковского.

Напомним: его первая книга увидела свет только в 1962 году — после ждановского погрома журналов «Звезда» и «Ленинград» ни госиздательства, ни «толстые» журналы не привечали его вниманием, оставляя за ним лишь нишу «талантливого переводчика», а густопсовое советское литературоведение еще долго потом называло его эстетствующим, рафинированным поэтом.

Сам же Арсений Александрович вспоминал об этом времени так: «Мне было легко — я просто писал стихи». Современным авторам эта фраза может показаться нарочитой, а для таких изобретательных критиков, как Владимир Соловьев, даже какой-то иронической уловкой. Отнюдь. Это слова настоящего интеллигента, подвижнически служившего литературе, заплатившего кровью за возможность писать, совершенствоваться, быть милосердным и правдивым. Для него были важнее не столько «всенародное» или официальное признание, не столько авторитет, сколько внутренняя потребность творить, вызванная работой духа и мысли.

Да, Арсений Тарковский был и в жизни правдив, и перед Словом честен.

Я любил свой мучительный труд, эту кладку
Слов, скрещенных их собственным светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове ПРАВДА мне виделась правда сама,
Был язык мой правдив, как спектральный анализ…

Он был творцом-художником в самом высоком смысле слова. Его духовно-эмоциональное осмысление и объяснение жизни, ее мотивов и проявлений вобрало в себя лучшие достижения поэзии «серебряного века», гармонически завершив этот период постклассики. И к нему в полной мере можно отнести слова Николая Рериха: «Понявший строй жизни, вошедший в ритм созвучий внесет те же основы и в свою работу. Во имя стройных основ жизни он не захочет сделать кое-как. Доброкачественность мысли, доброкачественность воображения, доброкачественность в исполнении — ведь это все та же доброкачественность, или Врата в Будущее».

***

Арсений Тарковский родился в Украине, стал известным русским поэтом, а принадлежит всей мировой культуре.

Арсений Александрович родом из русской семьи с польскими корнями. Но тесными, даже родственными узами он был связан с украинским народом и его культурой. Ведь его отец Александр Карлович после смерти своих родителей воспитывался в семье талантливого драматурга, корифея украинского театра Ивана Карповича Тобилевича (Карпенко-Карого). Сам же поэт на протяжении всей жизни поддерживал добрые отношения со многими деятелями украинской культуры. В частности, он дружил с Максимом Рыльским, Николаем Станиславским, Евдокией Ольшанской, часто бывал у них в гостях. Общался также с Дмытром Павлычко и Борисом Тэном, Леонидом Вышеславским и Риталием Заславским, Иваном Драчом и Николаем Мащенко. Переписывался с Леонидом Первомайским и Владимиром Базилевским. Вместе с Андреем и Назаром Тобилевичами пекся о создании мемориального заповедника «Хутор Надия» на Кировоградщине. Очевидцы вспоминают его приезд туда летом 1955 года: он вышел из автомобиля, потом, едва управившись с протезом, стал на колени и поцеловал родную землю.

Удары судьбы принимая,
Но взыскан высокой судьбой,
3емля мне навеки родная,
Как равный стою пред тобой.

И стоит мое первородство
Того, чтобы в отчем краю
Нелегкое бремя сиротства
Нести как недолю свою.

О силе влияния украинского окружения, природы, культуры и языка на творчество А. Тарковского мы еще скажем. А пока попробуем определить первопричину и первоисточник этого влияния. И поможет нам в этом сам поэт.

«У отца был друг, с которым они находились вместе в ссылке, Афанасий Иванович >Михалевич. Он оказал на меня огромное влияние в детстве. Мне было семь лет, когда он начал обучать меня философии Григория Сковороды. С тех пор это развивалось во мне вместе со склонностью к писанию стихов».

«Афанасий Иванович очень любил отца и перенес эту любовь и на меня. Он один не смеялся над тогдашними моими — впрочем, довольно-таки дикими — стихами, выслушивал их внимательно, обсуждал их и читал мне стихи Григория Сковороды, которые я до сих пор помню…, которые я так люблю…».

Увлечение поэта «сковородизмом» было длительным и глубоким. Можно сказать, оно прошло через всю жизнь Арсения Тарковского и, естественно, отозвалось в творчестве. Так, в 1976 году, были написаны стихотворения «Григорий Сковорода» и «Где целовали степь курганы…» — два шедевра, что легли в основу своеобразного поэтического памятника великому гуманисту, философу и поэту.

В них Сковорода предстает перед нами и как личность, очень близкая самому Тарковскому по мироощущению, и как учитель — высокий пример для подражания. Его образ вырастает из художественного контекста (выписанного, кстати, безукоризненно точно, красиво и динамично) и, поднимаясь над миром, становится как бы на одну ступень с пророками. Не зря слово «мир» (практически во всех его основных значениях) является ключевым в стихотворении «Григорий Сковорода». Во втором же «мир» — это «прельстительные сети», «земное чудо», это путь, по которому оба поэта движутся в поисках правды и свободы, в поисках этических и эстетических ценностей.

При этом, первое стихотворение А.Тарковский снабжает необходимым примечанием-сноской: «Алфавит мира» — трактат Григория Сковороды. Сковорода почитал Библию душой мира». Последнее предложение — для тех, кто не сумел распознать мысль, поданную в форме развернутой метафоры во второй строфе стихотворения:

Жил в сродстве горделивый смиренник
С древней книгою книг, ибо это
Правдолюбия истинный ценник
И душа сотворенного света.

Согласитесь, строки довольно смелые и небезопасные для русского поэта середины семидесятых. Очевидно, так мог сказать только человек, глубоко знающий Библию и несущий её свет в себе.

Арсений Тарковский родился и вырос в том краю, который образно можно назвать сердцем Украины. Это её центральные земли, в основном степи. И степь стала для него не просто географическим понятием, не только частью живой природы. Это место, где:

Земля сама себя глотает
И, тычась в небо головой,
Провалы памяти латает,
То человеком, то травой.

Трава — под конскою подковою,
Душа — в коробке костяной,
И только слово, только слово
В степи маячит под луной.

А степь лежит, как Ниневия,
И на курганах валуны
Спят, как цари сторожевые,
Опившись оловом луны.

Последним умирает слово.
Но небо движется, пока
Сверло воды проходит снова
Сквозь жесткий щит материка.

Дохнет репейника ресница,
Сверкнет кузнечика седло,
Как радугу, степная птица
Расчешет сонное крыло.

И в сизом молоке по течи
Из рая выйдет в степь Адам
И дар прямой разумной речи
Вернет и птицам и камням,

Любовный бред самосознанья
Вдохнет, как душу, в корни трав,
Трепещущие их названья
Еще во сне пересоздав.

Как видим, образ украинской степи, ранее воспетый другими мастерами слова, под пером Тарковского наполняется новым поэтическим содержанием. Мифологизируя и одухотворяя степь, поэт пытается восстановить древнюю двустороннюю связь «природа — человек», «человек — природа». В этом произведении степь, изображаемая поэтом на грани «мистической реальности», предстает в масштабе, соразмерном библейскому. Она — не просто место действия (необходимый пейзаж, исходная природно-погодная обстановка). Она — и материал (источник прагармонии), и соучастница творения. Творения жизни. И жизни, скорее всего, духовной, которая открывает и раскрепощает в человеке божественное начало. В этом — один из художественных и философских принципов А.Тарковского.

Украинская природа с её неповторимым колоритом еще не раз оживет в стихотворениях Арсения Тарковского. Многочисленные её детали, приметы, состояния, выписанные им с большой художественной силой и любовью, указывают на то, что поэт знал их не понаслышке, не по картинам или литературным источникам. И здесь будет уместно вспомнить один малоизвестный, но весьма примечательный факт из биографии А. Тарковского.

Примерно в 1921 году в Елисаветграде была арестована группа учащихся средних и старших классов бывших городских гимназий. Они обвинялись в написании и опубликовании в одной из местных газет акростиха антиленинского содержания. Литератор С. О. Митина, со слов Тарковского, в своих воспоминаниях рассказывает, что Арсений также принимал участие в его написании. Среди арестованных были его друзья Николай Станиславский, Михаил Хороманский, Юрий Никитин и другие. Очевидицы тех событий И. М. Бошняк и Т. В. Никитина в личных беседах со мной удостоверили этот факт и подтвердили, что «контрреволюционеров» повезли на расстрел в Николаев. По дороге Арсению удалось бежать. И хотя вскоре, после настойчивых хлопот родителей и одного из авторитетных большевистских чиновников, юные «преступники» были помилованы, Арсений еще долго скитался по херсонским степям.

***

Где вьюгу на латынь
Переводил Овидий,
Я пил степную синь
И суп варил из мидий.
И мне огнем беды
Дуду насквозь продуло…

***

Где на рогах волы качали
Степное солнце чумака,
Где горькой патокой печали
Чадил костер из кизяка,
Где спали каменные бабы
В календаре былых времен
И по ночам сходились жабы
К ногам их плоским на поклон, —
Там пробирался я к Азову…

Всмотревшись пристально в творческое наследие Арсения Александровича, с уверенностью можно сказать, что Тарковский-поэт «вышел» из Елисаветграда. Он не просто жил здесь со дня рождения (25. 06. 1907) до осени 1924 года — он вобрал в себя навсегда ту ауру города, которая складывалась из вольного степного воздуха, запахов солнца, трав и дождей, из музыки русской и украинской речи, из благородства и народности, любви и милосердия его жителей. Подтверждений этому достаточно. Они и в строчках писем близким и знакомым, и в автобиографических заметках, и в художественных произведениях, и в признаниях друзьям.

Вот, например, что пишет об этом та же С. О. Митина: «О семье, детстве и ранней юности в Елисаветграде Арсений Александрович рассказывал особенно охотно. Из рассказов Арсения Александровича я поняла, что родной город часто ему снился (а сны у него были цветные): кладбище, которое с течением лет становилось в его снах все краше — маленькие аккуратные могилы, над ними звенят венки. Снился стоявший напротив дома Тарковских зеленый домик в три оконца, в детстве казавшийся Арсению Александровичу волшебным. Я передаю эти его рассказы в таких подробностях потому, что воспоминания об Елисаветграде и сны о нем послужили толчком для создания прекрасных стихотворений…»

Похоже, никто из литераторов-земляков не посвятил столько стихотворений и рассказов родному краю, сколько Арсений Тарковский. Но суть даже не в количестве этих произведений, а в отношении, в чувстве, с которым художник подходит к теме Елисаветграда, оживляя его в своей памяти, — речь идет о психологии творчества, о создании живой поэтической ткани с помощью реальных и вымышленных образов. А в ней довольно часто присутствуют дома, улицы, сады или другие детали старого города, родные Тарковского, реже — та, что унесла с собою его первую юношескую любовь.

А я любил изорванную в клочья,
Исхлестанную ветром темноту,
И звезды, брезжущие на лету
Над мокрыми сентябрьскими садами,
Как бабочки с незрячими глазами,
И по цыганской масленой реке
Шатучий мост, и женщину в платке,
Спадавшем с плеч над медленной водою…

Долгое время имя этой женщины и то, что было с нею связано, оставалось загадкой — сам поэт изначально оберегал эту тайну. Но если приоткрыть художественную завесу и внимательно вчитаться в «Ночной дождь», «Песню», «Первые свидания», «Ветер», «Молодости» и ряд других стихотворений, мы проникнем в тот уголок памяти поэта, что связан с М.Г.Ф. — его первой и, пожалуй, самой трепетной любовью. Эта малоизвестная и малоисследованная тема требует тонкого бережного подхода, новых биографических и литературоведческих изысканий. Но уже сейчас можно точно назвать ту, которая разделила с ним эту любовь.

Мария Густавовна Фальц жила на Александровской (ныне ул. Володарского), в нескольких кварталах от дома Тарковских. Она была приблизительно на 7-9 лет старше своего окружения, немного близорука, но хороша собой. Её муж, офицер, участник империалистической войны, пропал без вести в гражданскую. Прожила она с ним лишь несколько дней и осталась молодой вдовой. С интеллигентным кругом бывших гимназистов её связывала младшая сестра Елена. В те времена (20-е годы ХХ-го века), несмотря на голод, холод и разруху, были еще популярны домашние спектакли, скетчи, концерты, литературные вечера — в них с удовольствием участвовала и Мария Фальц. Она хорошо играла на рояле, немного пела, много читала наизусть.

В этой же компании формировалось и поэтическое восприятие Арсения Тарковского. Как и его друзья, он тогда самозабвенно зачитывался Байроном и Пушкиным, Апухтиным и Гумилевым, Сологубом и Северяниным, Блоком и Маяковским, Верхарном и Сковородой. И хотя много лет спустя Арсений Александрович стыдился своих первых стихотворений, вспоминая тот период жизни, он признает: «Никогда я не был счастливей, чем тогда».

Очевидно и то, что ощущениями полноты и красоты жизни обогатила его тогда и Мария Фальц:

Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово то раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.

Расстались они летом 1924 года, когда Арсений Тарковский уехал в Москву поступать на Высшие литературные курсы. Правда, судя по некоторым другим стихотворениям, они встречались еще несколько раз, в 1926-ом и 1929-ом годах. История их любви закончилась печально: Мария Фальц тоже со временем оставила Елисаветград (тогда уже Зиновьевск), переехала сначала в Одессу, а затем в г. Славянск Донецкой области, где и умерла от тяжелой болезни 5 августа 1932 года.

И разве в нашей власти
Вернуть свою зарю?
На собственное счастье
Я как слепой смотрю.

Стучат. Кто там? — Мария. —
Отворишь дверь: — Кто там? —
Ответа нет. Живые
Не так приходят к нам.

Многое в данном контексте событий раскрывают нам мысли Тарковского, высказанные журналистке Марине Аристовой в интервью 1982-го года: «…Любовь располагает к самопожертвованию. Неразделенная, несчастная любовь не так эгоистична, как счастливая: это — жертвенная любовь. Но так дороги воспоминания об утраченной любви, о том, что было дорого когда-то, потому что всякая любовь оказывает влияние на человека, потому что в конце концов оказывается, что в этом была заключена какая-то порция добра. Надо ли стараться забыть несчастную любовь? Нет, нет… Это мучение — вспоминать, но оно делает человека добрей».

Теперь самое время ещё раз вспомнить, что поэтический инстинкт Тарковского родился в необычных условиях — в условиях билингвизма, т.е. двуязычия. Естественно, эта языковая стихия не могла не оставить след в сердце и в памяти Арсения Тарковского.

Навстречу, сговорясь, текли
Деревья и дома,
Базарный пригород в пыли,
Вокзал и степь сама…

Нужно отметить, что хотя он и был любимым ребенком и баловнем, в нем рано проявилась любознательность и тяга к приключениям. Первое свое самостоятельное путешествие по городу он совершил лет в семь. Его интересовало многое: точильщики и кузнецы, таинственные заросли на берегу Ингула, остатки старой крепости, ярмарочный люд, съезжавшийся в Елисаветград из Херсонской и соседних губерний. Думается, именно так он постигал основы украинской речи, оставившей интересный след в его творчестве.

Действительно, если приглядеться к некоторым поэтическим и прозаическим текстам А. Тарковского, мы без труда найдем в них вкрапления украинских слов: мальвы, хлопчик, хлопцы, мазанки, люлька, за кордоном, панна-лебедь, жалкуют, глечик, цигарка, туга, притин, оксамит, донька… Их присутствие в ткани художественных произведений наполняет данные произведения неповторимым колоритом — так утренние росинки, освещенные мягким рассветным солнцем, придают особый лиризм всему пейзажу. Вот один из примеров.

Голуби

Семь голубей — семь дней недели
Склевали корм и улетели.
На смену этим голубям
Другие прилетают к нам.

Живем, считаем по семерке.
В последней стае только пять,
И наши старые задворки
На небо жалко променять:
Тут наши сизари воркуют,
По кругу ходят и жалкуют,
Асфальт крупитчатый клюют
И на поминках воду пьют.

Здесь украинский глагол «жалкуют», правда, употребленный на русский манер (без мягкого знака), своей эмоционально-экспрессивной окраской привносит в контекст стихотворения особый, чувствительный, оттенок. К тому же, слово это — многозначное и всеми своими значениями (жалеть, сожалеть, жаловаться, сетовать) «работает» на восприятие смысла стихотворения, основным настроением которого является состояние — душевной грусти, одиночества, ностальгии.

Таким образом украинизмы в творчестве А. Тарковского можно рассматривать как дополнительные изобразительные средства, передающие динамику и колорит образа, сложность душевных движений, наполняющие его поэзию индивидуальными ощущениями жизни.

***

…Идея добра во всех его воплощениях» — вот основной стержень, на котором держались жизнь и творчество Арсения Тарковского. И тут невозможно не обратиться снова к его воспоминаниям: «Мне выпала на долю многолетняя жизнь, я был пристрастным наблюдателем изменений, происходивших в сознании человечества, в характере его знаний. Я был воспитан в преклонении перед законами человечности, уважения к личности и достоинству людей. Я считаю, что самое главное в мире — это идея добра».

Поэзия Тарковского органична и прекрасна, таинственна и глубока. Попытка понять ее — это попытка понять и вобрать в себя целый мир, в котором и Украина занимает свое особое место.

2 комментария к записи ««Где на рогах волы качали степное солнце чумака...»»

  1. Эля:

    Спасибо

    Интересно

  2. Кондрик:

    «Жил в сродстве с древней книгой горделивый смиренник...» что то в этом есть...

Оставить комментарий к записи «Эля»

Створення сайту - kozubenko.net | За підтримки promova.net та tepfasad.com

₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪₪