Когда б вы знали, из какого сора, или Как пишутся стихи в Израиле

Недавно я впервые попал в тель-авивскую больницу «Вольфсон». Обследование в кардиохирургии заняло ровно сутки. Все здесь поставлено «на поток», все делается относительно быстро. К пациентам большинство врачей и медсестер относятся, как к материалу, который делится на две категории. Те, которых надо срочно спасать, и те, которым еще открыт кредит времени. А больничная касса переведет для этого необходимую сумму.

Итак, я оказался на койке к обеду. Он был принесен в палату через десять минут. Ничего особенного: диетический суп, макароны, отбивная из индюшатины, салат, кефир, творог, яблоко. За этим последовал очередной опрос со стороны дежурного доктора, где предпочтительна форма ответов: «да» или «нет».  Затем, я взялся было читать Гессе, но уснул.

К семи вечера привезли нового пациента и поместили в отдельный бокс. Почему – я понял только через час. А надо заметить, что палаты (в каждой по 6-8 человек) в здешних больницах устроены по принципу сообщающихся сосудов. Между ними нет дверей. Для удобного перемещения коек и колясок. (Даже если вы в состоянии ходить, в приемном покое вас обязаны  уложить, провести предварительный осмотр, «открыть» папку, поднять на лифте и передать с рук на руки.)

Раскрою секрет сразу. Овадья оказался душевнобольным. Каким образом он попал сюда, а не в психлечебницу «Барбанель», никто не брался объяснить. Может быть, именно оттуда его и доставили сюда на операцию. Мне же известно только одно: в связи с недостатком финансирования два года назад из подобных «учреждений» Израиля было выпущено около 7 000 «тихих».

Овадья оказался достаточно «буйным». Его пришлось даже привязывать к койке. Сначала он только постанывал и подвывал. Проходя по коридору, я мельком взглянул на него. Лицо – в бинтах, в области носа сильно кровоточило. В этот момент, видимо, стал выходить наркоз. И тут началось…

Почти безостановочно до половины четвертого утра Овадья разговаривал, кричал, стонал, выл. Причем, на разные голоса. Если предположить, что в него вселились демоны, то их, по крайней мере, было три: два мужских и один женский. Мужчина (постарше) грозно, по-медвежьи, рычал и требовал виски; тот, что моложе, искал мать и звал некую Ору, а женщина истошно верещала: «Хватит! Довольно! Меняю квартиру! Еду в Галилею!»

Куда же в это время «ехал» я? Заполночь я вышел в коридор, сел в кресло в пустом зале для посетителей и записал вначале несколько строк, что пришли мне на ум после полуденного сна. Может быть, они спустились на крыльях Морфея? Или я тоже искал маму? Или брата, который поймет и поддержит? А может быть, стихотворение родилось под влиянием первой главы «Демиана»? Не знаю. Судите сами. Вот оно.

*   *   *

Брату Олегу

Ты помнишь вкус арбуза с хлебом,
С хрустящей корочкой ржаной?..
Наш стол был под открытым небом,
А дом был сразу за спиной.

Его стена теплом дышала,
Заката свет мерцал на ней.
Варенье в миске мать мешала,
Тлел костерок меж трех камней.

Ты помнишь август: запах мяты,
Ведро колодезной воды?..
Еще ни в чем не виноваты
Мы жили, не боясь беды.

Ты помнишь терпкий вкус смородин?
Малинник в пряже паутин?..
Наш сад был космосу подобен.
Там лампу прятал Аладдин.

Там жил Мазай. Там жили волки.
Там жили духи всех стихий.
И где наш сад? Одни осколки…
Пыльца на памяти… Стихи…

P.S.  Если вы скажете, мол, написано это болью сердца, что ж, вывод такой лежал на поверхности. Хотя болезнь моя прячется в тайнике души, вызывается памятью и называется тоской по родным местам. Которых, увы, уже нет.

7 сентября 2006 года