Как обычно перед Новым годом, в доме происходили какие-то события. Для меня они были притягательными, но неуловимыми. А все потому, что я в очередной раз болел ангиной и не мог участвовать в покупке лесной красавицы, дивных шоколадных конфет, завёрнутых в фольгу, что отливала всеми цветами радуги, в предновогодней уборке и приготовлении праздничных блюд.

А всё это было так интересно, издавало ароматные запахи, так манило…

Из постели в дальнем углу комнаты меня поднимали только по нужде и для кормёжки. В остальное время я мог слушать радио, листать большую – с забавными иллюстрациями – книгу «Приключения Пифа» или смотреть в окно. Это занятие, видимо, более других привлекало меня и поэтому иногда длилось часами.

Сквозь небольшую раму был виден уголок двора, за ним – несколько деревьев сада и дорожка, что вела вниз, к калитке.

Вчера была настоящая пурга… Так сказал дед Николай. Он был тогда для меня человеком, который знал все – ходячей энциклопедией. А ещё он чаще других заглядывал ко мне и говорил какие-то ободряющие слова. Например: «Всэ ще кашлюкаешь, лобуряка? А хто в школу за двойкамы ходытымэ?».

Так вот, в один, наверное, недобрый вечер в сером холодном воздухе сумерек внезапно началось такое кружение и мельтешение белых ос, ветер так страшно завыл, что я с головой спрятался в одеяло. Но и туда почему-то заглядывал огненный глаз страшилища с волчьей головой, туловищем совы и лягушачьими лапами…

А когда я проснулся, в окошко смотрел яркий серп месяца, и на фоне тёмно-синей ночи плавно опускались на землю крупные снежинки. Во мне и вокруг всё было тихо, ясно, спокойно. Видимо, кризис прошел.

Наутро я уже чувствовал себя здоровым и бодрым. И даже помогал деду растапливать печь. В школу идти не нужно – начались каникулы.

— Ну шо ж, герой, свой день рождения ты прогавыв. Та ничого, абы був здоровый! На, ось тоби руб юбилейный в подарок.

Дед усмехнулся в усы и полез в карман за цигаркой.

Я взял из его узловатых, прокуренных пальцев новую, сверкающую никелем монету и вприпрыжку побежал к своей кровати, под которой в тёмном углу хранился цветной жестяной баульчик с разными сокровищами – старинным пятаком с полустёртым двуглавым орлом, разноцветными стекляшками из сломанного калейдоскопа, фантиками от конфет, круглым рифленым пузырьком из-под духов и «настоящей» жемчужиной из маминых бус. К этим драгоценностям сегодня прибавился рубль.

«Ого, целый рубль!», – думал я и стал мечтать, какие приятные вещи и события он мне принесёт.

Можно десять раз сходить в кино… Или нет: пять раз в кино и пять эскимо! Ой, ой, а для этого не хватает пяти копеек… А мама не даст. Скажет: «У тебя больное горло». Что же делать?! А может выменять у Мишки Трифонова на тех оловянных солдатиков, которыми он недавно хвастал?

Так в мечтах и подсчётах я провёл целый день.

А потом был Новый год…

С промёрзшей насквозь веранды дед внёс, подтесал, вставил в крестовину и прибил к полу влажную, сильно пахнущую хвоей ель. Мы с мамой надели на неё огромную звезду, которая сразу, как только выпрямилась подрезанная верхушка, упёрлась в потолок, и стали медленно, с какими-то охами и придыханиями, украшать ветки по очереди бусами, игрушками и гирляндами. Мама переживала, чтобы я ненароком не разбил новые изящные тонкостенные шары или уже треснувшую серебристую сосульку, потому что она досталась ей от её мамы, моей бабушки Нины. Я ее в живых не застал, потому то, что сохранилось от этой бабушки, казалось мне особенно ценным, старинным…

Потом – с корабля на бал! – из московской командировки с мандаринами, бананами и шпротами (что было в то время умопомрачительным шиком) появился отец.

А потом пришёл дядя Саша с тётей Аней, дядя Миша с тётей Женей, на стол выставили напитки и меня уже особо никто не замечал.

Но за минуту до боя курантов мне налили в гранёную рюмочку пенящегося розового крюшона и наказали: «Говори тост». Второе слово было мне непонятным. Поэтому тут же добавили: «Говори, чего ты хочешь!».

«Хочу в Кремль! Ура!», – произнёс я как можно торжественнее, и в это время раздался первый удар главных часов страны.

Ещё через день мне разрешили гулять на улице. Не удержавшись, я извлёк из своего хранилища подаренную дедом монету и положил в карман комбинезона. Надев пальто и завязав ушанку, спустился к калитке. От белого до голубого алмазами искрился снег, который лежал волнистыми уступами в ложбине переулка. Побродив вокруг колодца, чтобы посбивать все наросшие тут сосульки, и пройдя вдоль кустов бузины, где пряталась стайка воробьёв, я вышел на Колодезную. С верхнего её изгиба по уже накатанному насту навстречу мне лихо скатывался на «козлике» Юрка Птицелов.

«Козлика» из толстого железного прута ему сделал отец – мастер цеха на «Красной звезде». «Козлик» заменял собой коньки, лыжи и сани одновременно. Это была выгнутая под разными углами конструкция, стоя на полозьях которой и держась за повёрнутую к рукам дугу, можно было смело спускаться с горки.

Юрка пролетел мимо, криво усмехнувшись и презрительно сплюнув в мою сторону через гнилой зуб. Когда он возвращался назад, я неожиданно для него и себя самого воскликнул: «А у меня вот что есть!». Когда на моей ладони засиял юбилейный рубль, у Юрки хищно заблестели глаза. Он подошёл поближе. На монете дедушка Ленин с поднятой рукой смотрел вдаль и указывал нам путь вверх, к высотам коммунизма, а точнее туда, куда, горбатясь, зияя выбоинами, источая запахи помоев, навоза и угольного шлака, поднималась Колодезная улица.

Поскольку он был старше и сильнее, Юрка мог запросто отнять у меня монету. Но Птицелов хорошо помнил, как отец надрал ему уши после того, как он, вдоволь накатавшись, сбросил мой велосипедик в Бианку.

– Слухай, давай махаться, – без обиняков приступил он к делу. – Ты мне рубель, а я тебе…

Он ещё даже не успел придумать, что предложить взамен, поэтому предложил то, что оказалось под рукой.

–  А я тебе дам покататься на «козлике».

– Нет, у меня у самого дома есть и лыжи, и санки, и «снегурки». Просто я недавно болел, и мама говорит, что я ещё слабый.

– Ага, слабак ты… Боисся, наверно.

– Нет, совсем не боюсь. Просто это подарок.

– Ну, не хочешь меняться, тогда давай так, – Юрка потёр обмороженный нос и, эх, была не была, пустил в ход свой главный козырь, – давай я тебе двух птичек продам.

Он, похоже, знал мою тайную мечту…

Иметь певчих птичек мне захотелось, когда мы с дедом побывали в гостях у его старинного приятеля. Коридор и комната в его квартире были обвешены разнообразными клетками, оттуда раздавались всевозможные пощёлкивания, трели и пересвисты. От запахов, птичьего гомона и ярких оперений у меня закружилась голова. Но я стойко держался, пока Николай Фёдорович и Петро Иванович – так они уважительно обращались друг к другу – обменяются новостями, выпьют по чарке и договорятся о следующей встрече.

– Ну, что, айда? Я тебе таких щеглов покажу – закачаешься.

Моя воля была сломлена, и я, как зомби, поплелся за Птицеловом.

Он пропустил меня в хату, держа за цепь вставшего на задние лапы и хрипящего от злости лохматого серого пса, вошёл следом, щёлкнув по пути выключателем. Комната тут же огласилась щебетаниями и посвистами. Юрка ловко снял с крючка небольшую клетку-ловушку. В ней и вправду сидели два щегла.

– Ну, как тебе эти пассажиры? Берёшь? А то я передумаю…

– Хорошо. Давай, – я вытащил рубль и положил на краешек стола.

– Угу, – Юрка скосил глаза, – зараз тока пересажу их в коробку с-под обуви. Мы ж за клетку не договаривались.

Он вышел в другую комнату и через минуту вынес мне серую картонную коробку.

– Ничё, не задохнутся. Тебе тут близко. Ну, давай, жучь додому! А я Барса придержу.

Я вышел за ворота. Снег вокруг по-прежнему искрился под солнцем и слепил глаза. В груди, к которой я бережно прижимал коробку со щеглами, нарождалось какое-то новое чувство. Там как будто поселились эти тёплые живые комочки, которые уже сами по себе есть и красота, и радость.

За десять шагов до нашего колодца я на мгновение обернулся. Оскалив зубы и высунув набок язык, за мной несся пёс, очень похожий на Барса. Звать на помощь было некого, и я пустился бежать. Вот уже виден дом на пригорке, вот уже скоро калитка… Но тут ноги предательски заскользили на ледяной дорожке, протянувшейся от колодца, и я упал, больно ударившись коленкой. Коробка выпрыгнула из рук. Перекувыркнулась. Раскрылась. Из неё вылетели два… воробья. А пёс стремительно пронесся мимо, куда-то дальше по своим делам.

 

Когда Юрка закончил школу, он перестал ловить птиц. Он научился ловить преступников.

Роман Любарский