Рафику было восемь, когда началась война.

Чтобы попасть в последний эшелон, что увозил эвакуированных на Киев, Этель отдала золотое кольцо и серьги. По дороге поезд разбомбили. Вместе с другими беженцами шли через горящие поля к Днепру. Там их снова атаковали немецкие самолёты. Через время увидели несколько разбитых телег, трупы и раненую лошадь в стороне.

«Вокруг огонь, самолёты вот-вот вернутся, а Рафке обязательно нужна эта лошадь! Сумашеччий!.. Я ему кричу, а он упрямо дёргает лошадь за уздечку. Да, он поднял её на ноги, залез на неё, но идти она не могла и скоро упала, — так рассказывала бабушка тридцать лет спустя. — Мы чудом добрались до Пятихаток. А там на станции жуткое столпотворение, все хотят уехать сразу. У меня на руках двое детей и больной муж. Нас таки пустили в теплушку. Но эта эвакуация длилась ещё долго. Когда мы ехали на Кавказ, твоего деда сняли с поезда военные, им нужны были любые солдаты... Так он и пропал».

Три года мытарилась по разным городам и весям Этель с двумя сыновьями — от Казахстана до Урала. И только летом 1944-го они вернулись в Кировоград. Рафик Любарский наконец пошёл в школу.

Двадцать вторая школа располагалась у реки возле Большого моста. В своём четвёртом классе он был самым рослым, но не самым прилежным учеником. Какая учёба в эвакуации? Везде разруха, голод! Месяц-два в одном месте, потом переезд, потом снова другая школа... Этель работала по две смены, то на заводе, то на заготовке дров — там норма хлеба на работающих была пятьсот граммов в день. Себе она оставляла сто... Но Саше и Рафику этого не хватало, они часто болели.

Он писал с ошибками, но остро чувствовал несправедливость. Он рано научился стоять за себя, потому что рос среди уличной шпаны и блатной шоблы. Он прогуливал уроки и играл под мостом в трыньку. Но никогда не обижал слабых и тех, кто младше. Он играл со смертью, бросая в костёр патроны, гранаты и мины, что долгое время бесконтрольно валялись по всей округе. Не знаю, куда бы завела его такая дорожка, если бы не спорт. В старших классах он стал отличным лыжником, баскетболистом и волейболистом. Он лучше всех играл в шашки, городки и настольный теннис.

Твой папа был «королём школы». Это определение я услышал ещё в конце 1970-х от его одноклассников Вадима Смотренко и Семёна Медового. Один произносил это с улыбкой, второй — уважительно...

Отец не был завзятым библиофилом. Но какие-то из важных для него книг всё же прочитал. Из ранних картин детства в моей памяти всплывает такая. Деревянная этажерка на три полки. На верхней — китайская ваза с цветами, духи или одеколон «Красная Москва», шкатулочка, украшенная ракушками. А вот на второй — книги: «Овод» Этель Лилиан Войнич, «Хмельницький» Івана Ле, «Басни» Ивана Крылова, «Звёзды смотрят вниз» Арчибальда Кронина и «Спартак» Рафаэлло Джованьоли. Думаю, что Спартак в юные годы был для отца определённым символом. Или точнее — героем, примером стойкости и мужества. Недаром он отдал 50 лет спортивному обществу «Спартак».

Думаю, его побег в Москву, о котором он не любил рассказывать, тоже с этим связан.

Первого сентября 1949 года в Москве должен был состояться матч «Динамо» — «Спартак». И Рафка, не спросясь у родителей, за несколько дней до этого рванул в столицу.

Бабушка потом сетовала: «Он хотел показать, что уже самостоятельный... Что ему моё больное сэрцэ!? Ему была нужна мама?! Ему нужен был футбол! Я три дня себе места не находила... А этот мишиганэ шлялся по Москве!».

«Никто не шлялся, — отвечал отец, — ты же знаешь, у меня денег хватило только на метро и на пончик. Я жил у тёти Мани и дяди Гриши».

В те времена, чтобы попасть в столицу СССР без необходимых средств, нужно было обладать смелостью, ловкостью и смекалкой. Во-первых, поезд на паровозной тяге «чухал» по рельсам больше суток, а ехать на крышах вагонов было небезопасно, потому что на поворотах сильно качало и если уснёшь, можешь скатиться и разбиться. Во-вторых, железнодорожная милиция жестко контролировала передвижение таких «зайцев». В-третьих, Рафик не знал адреса московских родственников.

Он помнил лишь, что дядя Гриша, муж тёти Мани сестры его матери, работает часовщиком. Поэтому план его был прост, как игра в двадцать одно. Если выпадет фарт, он быстро найдет дядю Гришу, а там...

Добравшись в Москву, Рафик стал ходить по улицам, высматривая часовые мастерские. И каждый заход в них приближал его к намеченной цели. Правда, в одних на него смотрели с подозрением и выставляли за дверь, зато в других давали попить и даже предлагали бутерброд. Через несколько часов ему таки пофартило.

— Чтоб я не знал Гришу Сатановского?! Это же мастер с большой буквы! Дай бог каждому так слышать анкерное колесо, как он! Это лучший часовщик Москвы, а его мастерскую, юноша, вы увидите на Кузнецком мосту. И непременно передайте привет от Якова Блума!

Конечно, дядя Гриша опешил, когда увидел племянника на пороге своей мастерской. Выслушав его рассказ, он понял, что первым делом нужно отправить телеграмму в Кировоград. Потом он повёл Рафку в столовую и накормил. Потом через знакомых достал билеты на футбол.

Тогда во время матча шестнадцатилетнего «спартаковца» покорил Никита Симонян. Хотя «Спартак» уступил в споре «Динамо» 4:5, болельщики были не на стороне «бело-голубых». В те годы «Динамо» не пользовалось успехом из-за принадлежности к не самому популярному в народе ведомству.

Сатановские жили в большой коммуналке на четыре семьи. Старинный трёхэтажный дом в переулке Стопани выходил фасадом на небольшой сквер, рядом в таком же старинном особняке располагалось американское посольство. Чтобы Рафик выглядел приличнее, тётя Маня отдала ему какие-то вещи сына, который в это время был на гастролях с оркестром Лундстрема, а дядя Гриша подарил свой кожаный плащ — началась холодная дождливая осень.

Плащ у отца благополучно украли какое-то время спустя. Но остался главный подарок удачливому беглецу от дяди Гриши — швейцарские наручные часы «Невада». Они прослужили отцу сорок лет. Что примечательно, часы имели очень тонкий механизм — чуть больше двух миллиметров. А создал их владелец компании Ebel Шарль Блум.

Остаётся загадкой, почему он выбрал для них такое название. Когда Рафик Любарский покидал столицу, до ядерного взрыва на полигоне в Неваде оставалось полтора года.