Санька

(Кагуляры и флюиды)

Не было у нас особой дружбы или была, сказать теперь трудно. Но общались мы довольно долго — с детсада до окончания школы.

Саня Карнаухов в отличие от других никакого зла мне не делал. Когда приходили в группу, делились карандашами и машинками. Когда собирали значки или марки, обменивались по-честному. Когда писали в классе диктант, я позволял ему списывать.

Отец у Сани был фронтовиком. В годы нашего взросления слово «ветеран» еще не стало таким популярным. А Василий Фёдорович, как я теперь понимаю, полностью его оправдывал. Он был ветераном и войны и труда — после Победы тридцать лет проработал на «Красной звезде» токарем. Что греха таить, запивал иногда на выходные, но сильнее всего перед девятым мая. Видимо, бередили его страшные воспоминания. Когда входил в раж и начинал бушевать, тихая маленькая его жена тётя Нюся не могла с этим справиться и звала на помощь Саню. Но и его не слушал хмельной отец. А вот стоило появиться Антонине, старшей дочери, затихал. Любил и гордился ею — Антонина и в школе была отличницей и в медицинском техникуме.

Ростом Саня пошел в мать. Да и характером, пожалуй, тоже, не любил споров и драк. Школьные предметы давались ему не так легко, как мне, хотя и я не лез в передовики. Зато Саня был рукастый: перебрать велосипед или мопед, радиолу или транзистор — это, как говорится, «залюбки».

А ещё он был классный гимнаст, точнее акробат. Или наоборот? Точно, сам говорил мне когда-то, что ещё в первом классе отвел его Василий Фёдорович в секцию акробатики при заводском спортклубе, а через год Антонина перетянула в спортшколу на спортивную гимнастику. И уже в восьмом классе наш тихоня показывал на турнике, на брусьях и коне такие номера, что у всех дух захватывало. При этом только я и Саня Богмий знали, что Карнаухов уже выполнил нормативы кандидата в мастера спорта.

Кстати, двух Саньков, кроме мопеда, объединяла страсть к рыбалке. Меня они брали с собой редко. Знали, что могу прошляпить поклёвку, что вместо «проверить червя» буду разглядывать стрекоз и мотыльков. А у них в сетках через час уже отливали серебром и медью несколько десятков карасей, окуней и плотвичек.

Как-то притащил меня Саня к себе домой.

У наших мам бытовала тогда фраза: «Кого ты опять с собой притащил?» Означала она одно: друга тоже нужно покормить. И хотя в наших семьях не было большого достатка, тарелка супа или борща всегда для друга находилась.

Так вот, как-то в мае притащил меня Саня к себе. А жили Карнауховы в коммуналке: общий коридор, общий туалет и общая — на три семьи — кухня. Две их небольшие комнатки располагались в конце коридора.

Василий Фёдорович только проснулся и с пьяных глаз пытался разобраться, кто пришёл. Саню он признал, а вот меня не вспомнил. А может в его больном изменённом сознании, где он по-прежнему воевал, я предстал в образе юного фольксштурмиста?

Саня, пытаясь успокоить отца, стал объяснять:

— Так это одноклассник мой. Забыл, что ли?..

— Ой, мама моя дорогая, — это была излюбленная присказка дяди Васи. — Ты зачем?.. Язык?.. Ты где его взял, мама дорогая?.. Фашисты, бл...

— Папа, ложись... Нет?.. Хочешь, принесу пепельницу? Вот твои папиросы.

— Вина дай! Бутылка за тумбочкой, — сидя на узкой койке и покачиваясь, резко ответил ему отец.

Всё это время, пока Василий Фёдорович приходил в себя, я стоял за дверью в коридоре, куда благоразумно меня отправил Саня. Через минуту позвал, достал удочки и стал менять крючки, попутно объясняя мне, какой номер для какой рыбы годится.

Отец его после стакана вина всё ещё очумело смотрел перед собой. Потом повернул ко мне голову.

— Ты кто? Отвечай...

— Папа, ну хватит, это ж Ромка. Он ещё стихи пишет. Помнишь, я тебе говорил?

Тут в глазах дяди Васи появился какой-то свет. Это был свет разума. Но разума, связанного незримыми тяжёлыми оковами с прошедшей войной.

— Стихи... Наш взводный тоже стихи писал. Из этих был, из студентов. Красивые стихи, мама дорогая... Один раз слышал. Попросил он покараулить, пока с медсестрой в землянке любезничал. Ей читал, хотел, значит, душу излить. А она уже с майором из СМЕРШа снюхалась. Но и с нашим-то рвать не хотела. Может, из-за стихов... А лейтенант наш прознал всё же. И на рожон лезть стал, под пули, значит...

— А за что у вас орден «Красной звезды», дядь Вась? — осмелел я.

Он долго не отвечал, опять ушёл в себя.

— Орден за Одер. Знаешь, река такая. Так вот, на плотах и на лодках мы плыли на тот берег, где немцы оборонялись. Крепко оборонялись. Артиллерия ихняя била сильно, мама дорогая... Много плотов разбили, лодки в щепки разлетались... Наши десятками на дно шли, вместе с пушками. А я доплыл, выбрался на берег... Потом в наградном листе написали: «Первым ворвался во вражеские окопы, уничтожил девять солдат и офицера, взорвал дот». Сам-то я плохо помню. Всё, как в угаре... И контузия тогда была...

Санька, давно забросив своё занятие, сидел молча, пристально глядя на отца. Видимо, этот рассказ он слышал впервые.

Оба Александра после десятого класса, не сговариваясь, поступили в «лётку», или «шпакивню», как называли в нашем городе высшее училище гражданской авиации. По окончании Богмий летал на престижных авиарейсах, а Карнаухов — в Амдерме, в Заполярье. Не искал лёгких путей? Или может потому, что предложил назвать наш пионерский отряд именем Виктора Талалихина?

Не смотря ни на что время тогда было весёлое, динамичное. Всей кожей мы ощущали его повороты и ухабы. Порой оно обжигало, порой холодило. Однако и радоваться мы умели, и веселиться, и подшучивали друг над другом незлобно.

Помню, как-то на одной из контрольных по географии Санька решил уточнить, какие дикие животные водятся в Австралии. Среди прочих реальных представителей тамошней фауны я назвал ему таких: «Кагуляры и флюиды». Он получил «тройку» только потому, что не на все вопросы ответил. Но эти слова Анна Петровна даже не подчеркнула.

Да, время несло нас вперёд. Но тогда мы ещё не понимали, что эта странная категория полностью вбирает, соединяет и растворяет в себе всё: и кагуляров, и войну, и Саньку, и флюиды...

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1021368035027333&id=100014624372761