Навоз в «Палисаднике»,
или Что оставила Ольга Полевина на поле мемуаристики

У меня всегда достаточно дел — и житейских, и творческих, и журналистских. Это называется занятость.

Поэтому «Повесть о людях и о себе» Ольги Полевиной, опубликованную в альманахе «Палисадник» летом прошлого года, прочитал только 21 марта 2018-го.

Да, «работа адовая» сделана вами, товарищ Ольга.

Вот только в названии вы всё же слукавили. Точнее было бы так: «Повесть о себе и о людях со звериным оскалом». Ибо все, кто противоречил и перечил вам, кто критиковал вашу прозу, кто даже просто цитировал ваши наболевшие высказывания, выведены вашим легким пером как постыдные, подлые, уродливые. В общем-то, даже и не люди, как свидетельствует ваша фраза на последней странице: «Описала то, что видела. Звериный оскал на некогда милых лицах».

Смею утверждать, что эти так называемые «воспоминания» написаны суконным языком, со свойственными Полевиной-публицистке расхожими штампами, с использованием так любимого ею городского просторечия.

Вот небольшой набор цитат. «Человек сложен и противоречив». «Убить — легко. Ломать — не строить». Может, человеческое начало и стало той пушинкой, которое перевесило чашу весов». «И разразился скандал. Это был первый скандал, из-за которого я отшатнулась от Могилюка». «…И ниже — пародию на Косенко — абсолютно «не в дугу».

Особенно радует вот это: «Как поэт, в свое время сломавший немало перьев в тупиках перевода». А вот это просто восхищает: «В декабре 2013 года я была в санатории под Одессой. Оттуда из номера мною велись разговоры о теории перевода, об уровне того или иного поэтического текста». «…Ибо поэзии навалом, и всегда будет искушение отдать пальму первенства оригинальным текстам…». «Мелочей нет. Дьявол кроется в деталях».

Знаменательно, что последняя идиома восходит к выражению «Бог в деталях», имеющему такой смысл: любое дело должно быть сделано тщательно.

Быть с Богом или с дьяволом — это право выбора каждого человека. Выбор Полевиной очевиден.

Однако на стыке пафосности, волнительных переживаний, благородных эмоций и заурядности стиля постоянно слышится менторский, раздающий направо и налево безапелляционные оценки, голос «скорбящей» авторицы-Львицы.

Правда, в текст мемуаров иногда вплетается то изысканный образ стакана («…все просто: человек похож на граненый стакан. Каждая грань — целый мир. И соприкоснуться с вами он может только одной гранью»), то нетленный образ бабочки («Но, словно бабочка к огню, пишущий пытается пробиться к читающему… Любыми способами»). Понятно? Мемуары тоже способ! И цель оправдывает средства.

Именно этим, думаю, определяется количество передёргиваний, кривотолков и чернухи в них. И поскольку значительная часть всего этого в тексте Полевиной касается меня, хочу предложить всего лишь один момент. Речь идёт о фейсбучной пикировке.

Цитирую: «Среди получателей был и Роман Любарский. Ему показалось, что я похвалила Косенко. Не знаю, что больше не понравилось — стихи Косенко или моя приписка.

Он дописал: “уссоциации… Это вам за Валю Левочко”.

Архангельский при встрече высказал ему: как ты обращаешься с женщиной? Мужчина не может позволять себе такой тон. И следует принести женщине извинения. Рома окрысился: а чего она его хвалит?!

Я хохотала, когда Александр пересказал этот разговор. Вот ведь обида — Полевина похвалила Косенко!».

Уточняю, как истинный интеллигент Любарский сказал Архангельскому буквально следующее: «Не выношу, когда прогибаются и так откровенно лижут ж…».

Ещё более не выношу, когда позволяют себе лезть в мою частную жизнь, как это сделала Полевина, комментируя слова и поведение моих бывших жён на страницах 60, 62.

Не разделённая мной любовь Полевиной к Косенко и Архангельскому всё одно не даёт мне право разглагольствовать на тему её платонических чувств или адюльтера. Однако ещё раз отмечу линейность оценок и эгоцентризм всего «повествования» Полевиной. Её «Я» ломает здесь все рамки приличия. Хотя она и прикрывается принципом «Писатель должен быть над процессом — тогда он объективен», баланс «четырёх стихий» соблюсти не в силах. Вряд ли объективно звучит высказывание Полевиной, что в 2016 году именно у неё родилась идея литературной страницы в газете «Народное слово», так как с приходом Любарского в эту редакцию в 2011 году там появилась литературная страница «Автограф», где, кстати, публиковались и Полевина, и Косенко, и Архангельский.

Истинная же причина крайней неприязни Полевиной к Любарскому кроется вот в этой статье, опубликованной в журнале «Радуга» в 2014 году.

ТРЕЩИНКИ В ДУШЕ

Передо мной книга Ольги Полевиной «Санта Лючия» (Кировоград, «Имекс-ЛТД», 2013). Книга, написанная в жанре психологического романа с интригующей фабулой. Книга, которая уже нашла своего читателя. Книга, которая написана таким языком, что позволяет достаточно легко войти в её мир.

А мир этот особенный. В нём преобладает музыка и любовь. Между чем героиня (и, собственно, автор) хотела бы поставить знак равенства. Однако жизнь богаче, изменчивее, непредсказуемее. Она строится, увы, не по тем канонам, по которым писали Бах, Моцарт, Глинка или Римский-Корсаков.

Первая, но неразделённая, любовь рождает отчаянный протест. Внутренний конфликт вызывает отторжение дарованного Богом пути. Поэтому героиня с необычным именем Лукия, рождённая для необычного казалось бы служения — для музыки, становится заурядным инженером. Однако в её жизни нашлось место всему: любви, дружбе, боли, грусти, нежности, одиночеству и еще очень многому, без чего невозможна жизнь каждого человека...

Как во всяком истинно женском романе, в «Санта Лючии» уделяется очень большое внимание понятиям «дом», «семья», «муж», «жена», «любовница», «верность», «предательство», «жертвенность ради любви», «карьера», «творчество». Персонажи книги типизированы настолько, насколько типичной для постсоветского общества есть сама автор. Хотя в некоторых из них явно просматриваются прототипы, известные кировоградской публике, особенно в музыкальной, литературной и журналистской среде. Но помимо этого хорошо угадывается социально-политическая атмосфера в Украине конца прошлого — начала нынешнего столетия.

Это касается, например, вопроса выбора языка для главной героини. Когда отец Лукии настаивает на том, что она, украинка, «должна говорить только по-украински», дочь отвечает: «Я не виновата, что здесь мало кто говорит по-украински, а тем, кто говорит, совсем нечего сказать…». И когда конфликт между ними готов уже перерасти в ссору, веско добавляет: «Никогда, — слышишь! — никогда не указывай, на каком языке мне говорить. Достигнешь обратного. Насильно любить не заставишь! Они оба мне родные. Но только я сама решаю, с кем, когда и на каком языке! Ни подлаживаться, ни подлизываться ни к кому я не буду. Зачем? Чтобы ублажить тебя и оскорбить маму? У меня — равные права перед обоими языками. А ты мне сейчас предлагаешь предательство. У меня половина русской крови, от которой я не отрекусь никогда. Это не гордость — это крест, и такой крест — моя вторая половина, которая от тебя. И не надо стравливать их». В этом смысле авторская мысль стала провидческой — события последних лет показали, к чему это может привести. Как ни печально, проблема выбора языка в условиях билингвизма стала инструментом политических интриг и манипуляций, приведших расколу и человеческим жертвам.

Напрасно Ольга Полевина открещивается от того, что её книгу можно отнести к так называемой «женской прозе». Иначе её роман можно было бы поставить в один ряд с произведениями В. Токаревой, Л. Петрушевской, Г. Щербаковой, Т. Толстой, которые не стеснялись и не отвергали такой принадлежности.

В любом случае за спиной кировоградского автора (как в реальной жизни, так и в романной) выразительной тенью стоит образ Виктории Токаревой. Как и Токарева, Полевина получила музыкальное образование по классу фортепиано. Как и она, имеет опыт работы в детской музыкальной школе. Точно так же обратилась к художественной прозе после тридцати. Как и российской писательнице, ей особенно хорошо и точно удаётся женская психология.

Похоже, произведения Виктории Токаревой, весьма популярные в 1970 — 1990-е годы, оказали на неё значительное влияние. Наследуя её (а если ещё точнее, чеховскую) традицию, Ольга Полевина так же старательно уделяет внимание душе и чувствам конкретного «маленького» человека. Описывая тонкости частной жизни, она, так или иначе, решает вопросы отношений между человеком и окружающим его миром. События, которые происходят вокруг героини, мы переживаем как собственный опыт, как будто живём с нею одной семьёй.

Но в отличие от Токаревой Полевина рассматривает не столько «существование», сколько «чувствование». И это звучание её собственного поэтического камертона, ведь Полевина проявила себя и как поэтесса. Концепт идеи романа ясно выражен в словах главной героини: «Это — жертвенность. Принесение в жертву самого дорогого. И добровольность этой жертвы. Горечь и боль, и просветление от осознания необходимости этого. Чтобы понять, нужно иметь трещинку в душе».

Но вернёмся к языку романа. «Санта Лючия» написана преимущественно русским литературным языком. Однако в книге встречается довольно много ошибок, огрех и несуразностей, которые свидетельствуют о небрежной работе автора над словом, о невнимательности литредактора и корректора, что, увы, снижает её художественный уровень. Стилистические и лексические ляпы бросаются в глаза уже на первой странице текста.

Например: «Кот включил мурчалку. Словно отбойный молоток лежал на моей руке». Согласитесь, довольно грубое сравнение для молодого мурлыкающего кота. Жаль, что автор, обладающий музыкальным слухом, не нашел более точной (и тонкой) нюансировки.

Далее повествующей (поскольку мы ещё не знаем, что это главная героиня) приходится ночью идти на кухню, чтобы «насыпать в переполненную мисочку ещё немного кошачьего корма». Неужели автор не осознаёт, что «переполненная мисочка» предполагает полную невозможность насыпать в неё ещё немного корма? Потом в этой же мисочке «образовалась выеденная брешь». В любом словаре вы найдёте, что брешь — это пролом или пробоина (в стене или в корпусе корабля). Таким образом получается, что кот Марсик, грызя корм, пробил отверстие даже в мисочке.

На странице восемь читаем: «Папа долго переживал, издалека присматривался к маме. Думал — синайских кровей». Уточняю: коренное население Синайского полуострова — бедуины. Если же автор хотела найти метафору, подразумевающую отношение к еврейству, она могла бы использовать выражение «авраамовых кровей» или «семитских кровей».

На той же странице Лукия рассказывает об отце: «Но всё-таки не оперный певец, как собирался…». Эта синтаксическая конструкция как образец грубого просторечия, к сожалению, не украшает речь героини, которая, как и автор, хочется верить, принадлежит к людям образованным и начитанным. Правильнее было бы «… каким собирался стать».

На странице 17, где Лукия готовится исполнить партию Керубино, она замечает: «Мама сварганила для меня костюм». Как мы понимаем, «сварганила» значит «сделала кое-как», «сшила небрежно». Но тут же мы осознаём, что такое отношение к делу абсолютно не вписывается в образ и логику характера Ларисы Анатольевны Лохновской, мамы Лукии.

На странице 62 начало пятого абзаца ознаменовано появлением некого оно: «Вот так оно вторгается в твою жизнь — неожиданно, неумолимо, неотвратимо. Жила себе девушка, мечтала о счастье. Оно было так близко…». Последующие мыслеформы всё одно не проясняют, что же подразумевалось под оно — счастье или несчастье?

Страница 69 также пестрит лексическими и стилистическими ошибками. «Снова петь в хоре, и Сонька снова получит ведущую партию, какую бы оперу не поставил папа». Необходимо — ни поставил. «Мама помогала ему с галстуком, он терпеть не мог его завязывать, хотя был франтом, и галстуков у него была целая куча». Замечу: целая куча галстуков не характеризует Льва Львовича Лохновского как франта, а тем паче как человека с хорошим вкусом, каковым по задумке автора он и является. Стилистически оправданными на этом месте были бы выражения «пруд пруди», «вагон и маленькая тележка», «хоть отбавляй» или «сколько душе угодно».

Страница 187 дарит нам аллюзию с чеховской «Жалобной книгой». У него: «Проезжая мимо станции, у меня слетела шляпа». У Полевиной: «Но, едва скользнув в безопасное лоно постели, призраки обрушились на меня». Злосчастный деепричастный.

Грубое просторечие в сочетании с украинизмом находим также на странице 196: «Я всё лето пахала, а ты по ставкам бегал!». «Я всё лето работала, не покладая рук, а ты на прудах загорал» — такая литературная форма была бы более оправданной. Такого же характера неправильное словоупотребление встречается на страницах 272-273: «А ты едь, пока тебя зовут». «Не думай ни о чём. Едь». В русском литературном языке повелительное наклонение для глагола «ехать» — «езжай» или «поезжай».

Пугающе аномальными для вдумчивого читателя являются и «длинные мерцающие глаза» на странице 221.

Надеюсь, в дальнейшей творческой работе, чтобы избежать подобных казусов и несоответствий, Ольга Полевина будет пристальнее рассматривать словесный материал, выверяя все его грани, и серьёзнее относиться к его отбору.

Роман ЛЮБАРСКИЙ.